Елена еще немного раздалась в боках (я старался не смотреть на ее живот), в ближайшие месяцы собиралась родить, но связи с земляками не потеряла. Обзвонила по Москве, кого знала. Из них тоже никто на родину не ехал.

— Слушай, — немного подумав, сказала она наконец. — Мне собиралась переслать денег мама. Можно договориться, что она отнесет их твоей матери, а ты мне отдашь здесь.

Лучшего варианта нельзя было придумать.

— Лена, ты просто прелесть, — воскликнул я. — Я и так твой должник, а уж за это не знаю, чем расплачусь.

— Ладно, ладно, сочтемся, сосед.

Я облегченно вздохнул. Елена тут же набрала по межгороду Павловну и все ей объяснила. Я расцеловал бы Елену, если бы рядом не сидел ее муж.

— Я постараюсь отдать как можно быстрее. Верну все до копейки, не сомневайся, — заверил я ее.

— Надеюсь, — улыбнувшись, сказала Елена.

Тем же вечером я позвонил матери и сообщил о разговоре с Еленой. Мне опять пришлось ее успокаивать — слезами горю не поможешь.

— Держитесь, я с вами, — сказал я, положил трубку и сам чуть не разрыдался. Что за паскудная наступила жизнь, что я маюсь беспрестанно? Ни работы не могу найти, ни семьи завести, ни родителям, когда надо, помочь. Бросили народ на выживание, оставили один на один с жизнью, разрушили страну, лишили идеалов. Вы хотели свободы — вы ее получили. Теперь все вольны. Рынок отсеет сильных от слабых, предприимчивых от неприспособленных, ненужных от востребованных. Будешь ли востребован ты — другой вопрос!..

Баскаков большую часть денег дал сразу, остальные — как только появятся.

— Отработаешь. Пока нужды нет.

Я горячо поблагодарил его.

— Не парься, разберемся.

Через несколько дней я отвез Елене то, что смог собрать — часть из заработанного, часть из того, что дал Баскаков, остаток побожился привезти на следующей неделе.

— Прости, что пообещал отдать сразу всю сумму, но не сдержал слова. Я думал заработаю больше, — извинялся я. Но Елена меня не торопила, понимая, что с потолка деньги не посыплются.

Я немного успокоился: вопрос с совестью разрешился сам собой. Но я твердо решил: выплачу долг и навсегда оставлю лохотрон, забуду его, как кошмарный сон, как ступеньку, на которой неосторожно споткнулся.

В этом решении меня полностью поддержал Еремеев.

Как-то мы сидели на Удальцова после очередного удачного розыгрыша. Все уже были навеселе, разговоры пошли пустяковые, ни о чем. Ерема сидел рядом со мной, мы уже почувствовали взаимную близость, наши судьбы оказались чем-то похожи. Еремеев тоже в жизни не боялся браться за всё, что угодно, и после перестройки тоже ушел с инженеров, чтобы открыть собственное дело. Благодаря знакомствам, дело его расширялось, никто ему не мешал, никто не пытался подмять, он открыл предприятие в своем районе, где тех же бандитов и тех же ментов знал с детства. Его маленькая заправка за год с небольшим выросла в три. Но развиваться он хотел честно, одним из первых в городе зарегистрировался как предприниматель («с меня даже не знали, какие налоги брать, не было еще разработано никакой системы»), бензин не разбавлял, с поставщиками расплачивался вовремя.

— Нравилось мне это, — разоткровенничался Еремеев. — Потом, как я тебе уже говорил, пришли другие, помоложе да предприимчивее. Гораздо проще отжать налаженное, чем раскручиваться самому. Они перебили мою крышу, наехали на меня. Я согласился платить, лишь бы оставили в покое. Но им этого показалось мало, и мне пришлось, укрыв семью, покинув друзей, бежать, чтобы не быть самому закопанным где-нибудь в лесу. И здесь я оказался так же, как и ты: по воле случая, без всякого желания, с таким же раздвоением в душе, как и у тебя. Но это между нами. В этой среде раздвоенных не любят, почувствуют в тебе сомнение — раздавят, как клопа. Мне-то бояться нечего, я прошел огонь и воду, а вот тебе опасаться следовало бы. Иногда я вижу, как в тебе пробивается презрение ко всем этим Морозам, Пряхам, Маринам. Порой это видно явно. Тебе стоит быть бдительнее и осторожнее. Чужих здесь не потерпят. Баскак тебя еще прикрывает, но случись что с Баскаком, тебя в порошок сотрут, помяни мое слово.

Еремеев был тысячу раз прав. Я, как мог, изображал на работе человека заинтересованного, но некоторым мое неприятие дел бросалось в глаза. Ирме и Марине не понравилось мое нежелание разводить лохов непосредственно у стола, хотя в бригаде всегда были те, кто занимался только заманиванием. Тамара как-то брякнула, что я слишком мало привожу народа, на что Баскаков парировал тем, что, несмотря на это, мои клиенты всегда оказывались денежнее остальных: «Что толку, что вы приводите пустышек?» Но Дрыщ заметил нечто, на первый взгляд едва уловимое. Дрыщ заметил мою избирательность. Я словно просеивал прохожих перед тем, как вручить им билеты.

— На кого ты работаешь, хочется спросить? — с кривой усмешкой посмотрел как-то на меня Дрыщ, когда мы вечером ждали в кафешке возвращения Баскакова и Антохи от бандитов. Хорошо, мы сидели вместе с Еремеевым отдельно от бригады.

Еремев свел все на шутку:

— На дядю работает — на кого ж еще, разве не знаешь? Мы все теперь работаем на дядю.

— Вот-вот, — поддержал я его, тоже улыбаясь, но сокрушаясь внутри: неужто я стал так беспечен, что потерял над собой контроль?

— Да ладно, Дрыщ, давай выпьем, — Еремеев хлопнул Дрыща по плечу. — Что за пургу ты несешь?

Дрыщ дернул стопку и вышел из кафе покурить.

— Ну, что я тебе говорил? — негромко сказал Еремеев, не глядя мне в лицо. — Если даже Дрыщ заметил твои художества, тебе пора делать выводы.

Для меня неприятие моих поступков отдельными членами команды было не новостью. Я давно об этом переговорил с Баскаковым, напомнил ему о его заверении: если кому чего не понравится, тот будет волен уйти безо всяких препон и разбирательств. Баскаков подтвердил свои слова. «Я за свободу воли, — сказал он. — Человек всегда свою дорогу должен выбирать сам». Я был солидарен с ним, поэтому ничего от Баскакова и не скрывал, откровенно признался ему в